Принц и нищий [Издание 1941 г.] - Марк Твен

Сверкающая процессия все извивалась по кривым улицам древнего города, как бесконечная змея в блестящей чешуе. Народ приветствовал ее кликами; но король ехал, поникнув головой и ничего не видя перед собой, кроме оскорбленного лица своей матери. И в протянутые руки подданных уже не сыпались блестящие монеты.

— Слава! слава! — но он не внимал этим крикам.

— Да здравствует Эдуард, король Англии!

Казалось, вся земля дрогнула от ответного гула; не ответил только король. До него эти крики доносились, как отдаленные раскаты грома, заглушаемые другими звуками, раздававшимися ближе, в его собственной груди, в его собственной совести, — голосом, повторявшим постыдные слова: «Женщина, я не знаю тебя!»

Эти слова звучали в душе короля, как звучит погребальный колокол в душе человека на похоронах близкого друга, которому при его жизни он вероломно изменял.

На каждом повороте его ждали новые почести, новая роскошь, новые чудеса, грохот приветственных выстрелов, ликующие клики толпы; но король ни словом, ни жестом не отзывался на них, так как, кроме укоряющего голоса в своей собственной безутешной душе, он ничего и не слышал.

Мало-помалу и у зрителей изменились лица и вместо радостных стали озабоченными, и приветственные клики раздавались уже не так громко. Лорд-протектор скоро заметил это и сразу понял причину. Он подскакал к королю, обнажил голову, низко поклонился и шепнул:

— Государь, теперь не время мечтать! Народ видит твою поникшую голову, твое отуманенное чело и принимает это за дурное предзнаменование. Послушайся моего совета! Дай вновь воссиять твоему королевскому солнцу и озари свой народ лучами. Подними голову и улыбнись народу!

— Государь, теперь не время мечтать!

С этими словами герцог бросил направо и налево по пригоршне монет и вернулся на свое место. Мнимый король машинально исполнил то, о чем его просили. В его улыбке не было души, но только немногие стояли к нему настолько близко, только немногие обладали настолько острым зрением, чтобы заметить это. Он так мило и изящно наклонял свою украшенную перьями голову, с такой царственной щедростью сыпал вокруг новенькие блестящие монеты, что тревога народа рассеялась и приветственные клики загремели так же громко, как прежде.

А все же герцогу пришлось еще раз подъехать к королю и сделать ему замечание. Он прошептал:

— Великий государь, стряхни с себя эту гибельную грусть; глаза целого мира устремлены на тебя! — и с досадой прибавил: — Чтоб она пропала, эта жалкая нищенка! Это она так расстроила ваше величество!

Разряженный король обратил на герцога потухший взор и сказал беззвучным голосом:

— Это была моя мать!

— Это была моя мать!

— Боже мой… — простонал протектор, отъезжая назад. — Дурное предзнаменование оказалось пророчеством: он снова сошел с ума!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

День коронации.

Вернемся на несколько часов назад и займем место в Вестминстерском аббатстве в четыре часа утра в памятный день коронации. Мы здесь не одни: хотя на дворе еще ночь, но освещенные факелами хоры уже полны народа; множество людей забралось сюда уже с вечера. Они готовы просидеть шесть-семь часов, лишь бы увидеть зрелище, которое трудно надеяться увидеть два раза в жизни, — коронацию короля. Да, Лондон и Вестминстер поднялись на ноги с трех часов ночи, когда грянули первые пушки, и уже целая толпа не именитых, но зажиточных граждан, заплатив деньги за доступ на хоры, теснится у входов, предназначенных для людей их сословия.

Часы тянутся довольно тоскливо. Всякая суматоха мало-помалу стихла, так как хоры давно уже набиты битком. Присядем и мы: у нас довольно времени, чтобы осмотреться и подумать. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, из полумрака, царящего в соборе, выступают части хоров и балконов, усеянные зрителями; другие же части тех же хоров и балконов скрыты от глаз колоннами и лепными украшениями. Нам ясно виден весь огромный северный придел собора — пустой в ожидании избранной публики. Нам виден также большой помост, устланный богатыми тканями. Посредине его, да возвышении, к которому ведут четыре ступени, помещается трон. В сидение трона вделан неотесанный плоский камень — Сконский камень,[33] на котором короновались многие поколения шотландских королей; обычай и время настолько освятили его, что теперь на нем коронуются английские короли. И трон и его подножие обтянуты золотой парчой.

Вокруг царит тишина, факелы светят тускло, часы лениво ползут. Но вот, наконец, рассветает, факелы потушены, мягкий свет разливается по огромному зданию. Теперь ясно можно различить все очертания этого благородного храма, но они вырисовываются мягко, как бы во сне, так как солнце слегка подернуто тучами.

В семь часов сонная монотонность этого ожидания впервые нарушается: с последним ударом в Северном приделе появляется первая знатная лэди, одетая, как Соломон в его славе; распорядитель в шелку и бархате провожает ее к отведенному для нее месту; другой, такой же нарядный, подобрав длинный шлейф леди, идет за нею и, когда она уселась, укладывает шлейф у нее на коленях. Затем он подставляет ей под ноги скамеечку и кладет неподалеку корону, чтобы лэди могла найти ее, когда настанет время всем представителям аристократии возложить на себя свои короны.

Появляется первая знатная лэди.

Супруги пэров появляются одна за другой, блестящей вереницей, а между ними мелькают нарядные распорядители, усаживая их и устраивая. Теперь внутренность храма представляет собою довольно оживленное зрелище. Везде жизнь, движение, яркие мелькающие краски. Немного погодя водворяется снова тишина; лэди все пришли и все уселись на свои места, целый акр человеческих цветов, пестрый и, как Млечный путь, сверкающий морозной пылью брильянтов. Тут перед вами все возрасты: старухи, сморщенные, желтые, седые — чуть не столетние, которые помнят коронацию Ричарда III и его смутные, давно забытые времена, и красивые пожилые дамы, и прелестные молоденькие женщины; есть и хорошенькие нежные девушки с блестящими глазами и свежими щеками; легко может статься, что они даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок, когда придет великая минута: для них это дело новое, и справиться с волнением им будет не легко. Впрочем, нет, — мы шутим, — этого не может случиться, ибо у всех этих дам прическа устроена таким образом, чтобы можно было по первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронки на надлежащее место.

Мы уже видели, что разодетые лэди усыпаны брильянтами, мы уже знаем, что это зрелище прелестно; однако настоящие чудеса еще впереди. Около девяти часов небо внезапно проясняется, и потоки солнечного света заливают внутренность собора, скамьи с нарядным дамами; каждый ряд горит ослепительными разноцветными огнями, и внезапная яркость этого зрелища пронзает нас, как электрический ток! Но вот в полосу света вступает чрезвычайное посольство из какой-то дальней восточной земли, замыкающее шествие других иностранных послов, — и у вас захватывает дыхание, такой блеск оно разливает вокруг себя; послы с головы до ног усыпаны драгоценными каменьями и при каждом движении сыплют вокруг пляшущие снопы алмазных искр.

Но переведем наш рассказ ради удобства в прошедшее время. Прошло часа два, два с половиной; глухой артиллерийский залп возвестил о прибытии короля и процессии; утомленная ожиданием толпа обрадовалась. Все знали, что придется еще подождать, так как королю надо одеться и приготовиться к торжественной церемонии; но теперь ожидание можно будет приятно заполнить разглядыванием пэров королевства, появляющихся во всем их пышном одеянии. Каждого пэра распорядители с почетом отводили на место и клали возле него его корону; зрители на хорах с живым любопытством наблюдали за всем: большинство из них впервые видели графов, герцогов и баронов, имена которых прославляются историей уже в течение пятисот лет. Когда, наконец, все пэры уселись, с хоров открылось столь дивное зрелище, что, действительно, стоило взглянуть на него, чтобы потом помнить всю жизнь.

Теперь на подмостки вступали один за другим епископы в парадном облачении, в митрах и занимали отведенные им места; за ними следовал лорд-протектор и другие важные сановники, а за сановниками — гвардейцы, закованные в сталь с ног до головы.

Наступила минута напряженного ожидания: наконец по сигналу грянула торжественная музыка, и Том Кэнти, в длинной мантии из золотой парчи, появился в дверях и поднялся на подмостки. Вся толпа, как один человек, встала, и началась церемония коронования.

Все аббатство наполнилось звуками торжественного гимна, и под звуки этого гимна Тома Кэнти подвели к трону. Один за другим совершались издревле установленные обряды, величавые и торжественные, и зрители жадно следили за ними; но чем скорее приближался конец церемонии, тем бледнее становился Том Кэнти, тем сильнее терзало отчаяние его кающуюся душу.